Неточные совпадения
Крестьяне рассмеялися
И рассказали барину,
Каков мужик Яким.
Яким, старик убогонький,
Живал когда-то
в Питере,
Да угодил
в тюрьму:
С купцом тягаться вздумалось!
Как липочка ободранный,
Вернулся он на родину
И за соху взялся.
С тех пор лет тридцать жарится
На полосе под солнышком,
Под бороной спасается
От частого дождя,
Живет — с сохою возится,
А смерть придет Якимушке —
Как ком земли отвалится,
Что на сохе присох…
«Все
живут, все наслаждаются жизнью, — продолжала думать Дарья Александровна, миновав баб, выехав
в гору и опять на рыси приятно покачиваясь на мягких рессорах старой коляски, — а я, как из
тюрьмы выпущенная из мира, убивающего меня заботами, только теперь опомнилась на мгновение.
Все, кажется,
прожил, кругом
в долгах, ниоткуда никаких средств, и обед, который задается, кажется, последний; и думают обедающие, что завтра же хозяина потащут
в тюрьму.
— Мошенник, — отвечал Собакевич. — Такой скряга, какого вообразить трудно.
В тюрьме колодники лучше
живут, чем он: всех людей переморил голодом.
Но Елена знала, что Харламов — двоюродный племянник Прозорова, что его отец — ветеринар,
живет в Курске, а мать, арестованная
в седьмом году, умерла
в тюрьме.
Он был сыном уфимского скотопромышленника, учился
в гимназии, при переходе
в седьмой класс был арестован, сидел несколько месяцев
в тюрьме, отец его
в это время помер, Кумов
прожил некоторое время
в Уфе под надзором полиции, затем, вытесненный из дома мачехой, пошел бродить по России, побывал на Урале, на Кавказе,
жил у духоборов, хотел переселиться с ними
в Канаду, но на острове Крите заболел, и его возвратили
в Одессу. С юга пешком добрался до Москвы и здесь осел, решив...
Просидела десять месяцев
в тюрьме, потом
жила под гласным надзором у мачехи.
— На кой дьявол нужна наша интеллигенция при таком мужике? Это все равно как деревенские избы перламутром украшать. Прекраснодушие, сердечность, романтизм и прочие пеперменты, уменье сидеть
в тюрьмах,
жить в гиблых местах ссылки, писать трогательные рассказы и статейки. Страстотерпцы, преподобные и тому подобные.
В общем — незваные гости.
Она рассказала, что
в юности дядя Хрисанф был политически скомпрометирован, это поссорило его с отцом, богатым помещиком, затем он был корректором, суфлером, а после смерти отца затеял антрепризу
в провинции. Разорился и даже сидел
в тюрьме за долги. Потом режиссировал
в частных театрах, женился на богатой вдове, она умерла, оставив все имущество Варваре, ее дочери. Теперь дядя Хрисанф
живет с падчерицей, преподавая
в частной театральной школе декламацию.
— А ты будто не впутан? — спросил Фроленков, усмехаясь. — Вот, Клим Иваныч, видели, какой характерный мужичонка? Нет у него ни кола, ни двора, ничего ему не жалко, только бы смутьянить! И ведь почти
в каждом селе имеется один-два подобных, бездушных. Этот даже и
в тюрьмах сиживал, и по этапам гоняли его, теперь обязан полицией безвыездно
жить на родине. А он
жить вовсе не умеет, только вредит. Беда деревне от эдаких.
Эта песня, неизбежная, как вечерняя молитва солдат, заканчивала тюремный день, и тогда Самгину казалось, что весь день был неестественно веселым, что
в переполненной
тюрьме с утра кипело странное возбуждение, — как будто уголовные
жили, нетерпеливо ожидая какого-то праздника, и заранее учились веселиться.
После
тюрьмы Ганька вступила
в кружок самообразования, сошлась там с матросом,
жила с ним года два, что ли, был ребенок, мальчугашка.
Вскоре мы подъехали к самому живописному месту. Мы только спустились с одной скалы, и перед нами представилась широкая расчищенная площадка, обнесенная валом. На площадке выстроено несколько флигелей. Это другая
тюрьма.
В некотором расстоянии, особо от тюремных флигелей, стоял маленький домик, где
жил сын Бена, он же смотритель
тюрьмы и помощник своего отца.
Так
прожила Маслова семь лет. За это время она переменила два дома и один раз была
в больнице. На седьмом году ее пребывания
в доме терпимости и на восьмом году после первого падения, когда ей было 26 лет, с ней случилось то, за что ее посадили
в острог и теперь вели на суд, после шести месяцев пребывания
в тюрьме с убийцами и воровками.
Прошло пятнадцать лет, [Введение к «
Тюрьме и ссылке», писанное
в мае 1854 года. (Прим. А. И. Герцена.)] «я
жил в одном из лондонских захолустий, близ Примроз-Гиля, отделенный от всего мира далью, туманом и своей волей.
Очень мало опытный
в жизни и брошенный
в мир, совершенно мне чуждый, после девятимесячной
тюрьмы, я
жил сначала рассеянно, без оглядки, новый край, новая обстановка рябили перед глазами.
Жила она
в собственном ветхом домике на краю города, одиноко, и питалась плодами своей профессии. Был у нее и муж, но
в то время, как я зазнал ее, он уж лет десять как пропадал без вести. Впрочем, кажется, она знала, что он куда-то услан, и по этому случаю
в каждый большой праздник возила
в тюрьму калачи.
— Нельзя тебе знать! — ответила она угрюмо, но все-таки рассказала кратко: был у этой женщины муж, чиновник Воронов, захотелось ему получить другой, высокий чин, он и продал жену начальнику своему, а тот ее увез куда-то, и два года она дома не
жила. А когда воротилась — дети ее, мальчик и девочка, померли уже, муж — проиграл казенные деньги и сидел
в тюрьме. И вот с горя женщина начала пить, гулять, буянить. Каждый праздник к вечеру ее забирает полиция…
Надо или признать общие камеры уже отжившими и заменить их жилищами иного типа, что уже отчасти и делается, так как многие каторжные
живут не
в тюрьме, а
в избах, или же мириться с нечистотой как с неизбежным, необходимым злом, и измерения испорченного воздуха кубическими саженями предоставить тем, кто
в гигиене видит одну только пустую формальность.
Каторжным по переходе
в разряд исправляющихся закон разрешает
жить вне
тюрьмы, строить себе дома, вступать
в брак и иметь деньги.
Летом 1890 г.,
в бытность мою на Сахалине, при Александровской
тюрьме числилось более двух тысяч каторжных, но
в тюрьме жило только около 900.
Длинная процедура: нужно надеть на каждого саван, подвести к эшафоту. Когда наконец повесили девять человек, то получилась
в воздухе «целая гирлянда», как выразился начальник округа, рассказывавший мне об этой казни. Когда сняли казненных, то доктора нашли, что один из них еще
жив. Эта случайность имела особое значение:
тюрьма, которой известны тайны всех преступлений, совершаемых ее членами,
в том числе палач и его помощники, знали, что этот живой не виноват
в том преступлении, за которое его вешали.
Не всякий смотритель знает наверное, сколько
в данное время у него
в тюрьме живет арестантов, сколько действительно довольствуется из котла, сколько бежало и проч.
В домиках
живут начальник военной команды, смотритель дуйской
тюрьмы, священник, офицеры и проч.
Общество всегда возмущалось тюремными порядками и
в то же время всякий шаг к улучшению быта арестантов встречало протестом, вроде, например, такого замечания: «Нехорошо, если мужик
в тюрьме или на каторге будет
жить лучше, чем дома».
Здесь пост сам по себе, а
тюрьма сама по себе, и можно долго
прожить в посту и не заметить, что
в конце улицы находится
тюрьма.
До 1888 года, пока не была выстроена теперешняя
тюрьма,
жили они тут
в юртах-землянках.
В старом руднике, где они работают, пласт не выше аршина, место разработки находится
в 230 саж. от выхода, верхний слой пласта дает сильную течь, отчего работать приходится
в постоянной сырости;
живут они на собственном продовольствии,
в помещении, которое во много раз хуже
тюрьмы.
Больных, обращавшихся за медицинскою помощью
в 1889 г., было 11309; но так как большинство каторжных
в летнее время
живет и работает далеко вне
тюрьмы, где лишь при больших партиях находятся фельдшера, и так как большинство поселенцев, за дальностью расстояния и по причине дурной погоды, лишено возможности ходить и ездить
в лазареты, то эта цифра касается главным образом той части населения, которое
живет в постах, вблизи врачебных пунктов.
И без всяких статей и приказов, а по необходимости, потому что это полезно для колонии, вне
тюрьмы,
в собственных домах и на вольных квартирах,
живут все без исключения ссыльнокаторжные женщины, многие испытуемые и даже бессрочные, если у них есть семьи или если они хорошие мастера, землемеры, каюры и т. п.
Когда-то Мало-Тымово было главным селением и центром местности, составляющей нынешний Тымовский округ, теперь же оно стоит
в стороне и похоже на заштатный городок,
в котором замерло всё живое; о прежнем величии говорят здесь только небольшая
тюрьма да дом, где
живет тюремный смотритель.
Иеромонах Ираклий, проживавший до 1886 г.
в Александровском посту, рассказывал, что вначале тут было только три дома и
в небольшой казарме, где теперь
живут музыканты, помещалась
тюрьма.
На Сахалине она
в первое время, как и все присылаемые сюда женщины,
жила вне
тюрьмы, на вольной квартире; она пробовала бежать и нарядилась для этого солдатом, но была задержана.
Устав о ссыльных разрешает
жить вне
тюрьмы, а стало быть, и обзаводиться хозяйством только каторжным разряда исправляющихся, но этот закон постоянно обходится ввиду его непрактичности;
в избах
живут не одни только исправляющиеся, но также испытуемые, долгосрочные и даже бессрочные.
Всего
жило вне
тюрьмы в собственных избах и на вольных квартирах 1332, что составляло 23 % всего числа каторжных.
Многим позволяется
жить вне
тюрьмы просто «по-человечности» или из рассуждения, что если такой-то будет
жить не
в тюрьме, а
в избе, то от этого не произойдет ничего худого, или если бессрочному Z. разрешается
жить на вольной квартире только потому, что он приехал с женой и детьми, то не разрешить этого краткосрочному N. было бы уже несправедливо.
В Александровске тюремные мастерские и квартиры нескольких сот каторжных разбросаны по всему посту, здесь же
в тюремном дворе помещаются все мастерские и даже пожарный сарай, и
жить вне
тюрьмы, за очень редкими исключениями, не позволяется даже каторжным разряда исправляющихся.
Наименьшее скопление каторжных
в тюрьме бывает
в летние месяцы, когда они командируются
в округ на дорожные и полевые работы, и наибольшее — осенью, когда они возвращаются с работ и «Доброволец» привозит новую партию
в 400–500 человек, которые
живут в Александровской
тюрьме впредь до распределения их по остальным
тюрьмам.
Жили они
в тесных, холодных и грязных помещениях, которые мало отличались от
тюрем.
— И философия ваша точно такая же, как у Евлампии Николавны, — подхватила опять Аглая, — такая чиновница, вдова, к нам ходит, вроде приживалки. У ней вся задача
в жизни — дешевизна; только чтоб было дешевле
прожить, только о копейках и говорит, и, заметьте, у ней деньги есть, она плутовка. Так точно и ваша огромная жизнь
в тюрьме, а может быть, и ваше четырехлетнее счастье
в деревне, за которое вы ваш город Неаполь продали, и, кажется, с барышом, несмотря на то что на копейки.
— Сейчас же убирайся отсюда, старая дура! Ветошка! Половая тряпка!.. Ваши приюты Магдалины-это хуже, чем
тюрьма. Ваши секретари пользуются нами, как собаки падалью. Ваши отцы, мужья и братья приходят к нам, и мы заражаем их всякими болезнями… Нарочно!.. А они
в свою очередь заражают вас. Ваши надзирательницы
живут с кучерами, дворниками и городовыми, а нас сажают
в карцер за то, что мы рассмеемся или пошутим между собою. И вот, если вы приехали сюда, как
в театр, то вы должны выслушать правду прямо
в лицо.
Все они относились к нему очень бережно и внимательно, с какой-то участливой, немножко приторной жалостливостью, что весьма вяжется с внутренними закулисными нравами домов терпимости, где под внешней грубостью и щегольством похабными словами
живет такая же слащавая, истеричная сентиментальность, как и
в женских пансионах и, говорят,
в каторжных
тюрьмах.
— Ужасная! — отвечал Абреев. — Он
жил с madame Сомо. Та бросила его, бежала за границу и оставила триста тысяч векселей за его поручительством… Полковой командир два года спасал его, но последнее время скверно вышло: государь узнал и велел его исключить из службы… Теперь его, значит, прямо
в тюрьму посадят… Эти женщины, я вам говорю, хуже змей жалят!.. Хоть и говорят, что денежные раны не смертельны, но благодарю покорно!..
— Видите ли, у нас все как-то так выходило — она
в тюрьме — я на воле, я на воле — она
в тюрьме или
в ссылке. Это очень похоже на положение Саши, право! Наконец ее сослали на десять лет
в Сибирь, страшно далеко! Я хотел ехать за ней даже. Но стало совестно и ей и мне. А она там встретила другого человека, — товарищ мой, очень хороший парень! Потом они бежали вместе, теперь
живут за границей, да…
— Нет, я учитель. Отец мой — управляющий заводом
в Вятке, а я пошел
в учителя. Но
в деревне я стал мужикам книжки давать, и меня за это посадили
в тюрьму. После
тюрьмы — служил приказчиком
в книжном магазине, но — вел себя неосторожно и снова попал
в тюрьму, потом —
в Архангельск выслали. Там у меня тоже вышли неприятности с губернатором, меня заслали на берег Белого моря,
в деревушку, где я
прожил пять лет.
— Мы вместе
жили в ссылке, шли туда, сидели
в тюрьмах… Порою было невыносимо, отвратительно, многие падали духом…
— Точно так-с, моя красавица! и ему тоже бонжур сказали, а
в скором времени скажем: мусьё алё призо! [пожалуйте, сударь,
в тюрьму! (искаж. франц.)] — отвечал Маслобойников, притопывая ногой и как-то подло и масляно подмигивая мне одним глазом, — а что, Мавра Кузьмовна, напрасно, видно, беспокоиться изволили, что Андрюшка у вас
жить будет; этаким большим людям,
в нашей глухой стороне, по нашим проселкам, не жительство: перед ними большая дорога, сибирская. Эй, Андрюшка! поди, поди сюда, любезный!
Сусанна Николаевна никак не хотела до решения участи Лябьева оставить сестру, продолжавшую
жить у них
в доме и обыкновенно целые дни проводившую
в тюрьме у мужа.
Сусанна Николаевна, услышав это, одновременно обрадовалась и обмерла от страха, и когда потом возник вопрос о времени отправления Лябьевых
в назначенное им место жительства, то она, с своей стороны, подала голос за скорейший отъезд их, потому что там они будут
жить все-таки на свежем воздухе, а не
в тюрьме.
— Вот уж правду погорелковская барышня сказала, что страшно с вами. Страшно и есть. Ни удовольствия, ни радости, одни только каверзы…
В тюрьме арестанты лучше
живут. По крайности, если б у меня теперича ребенок был — все бы я забаву какую ни на есть видела. А то на-тко! был ребенок — и того отняли!